Что вы сейчас читаете?

[PA3BPAT 500 7 Тракты]

Приближение

 

Флинт Киборд

 

Изменено 19 ноября, 2014 пользователем PA3BPAT

[Корнеев 83 16 Тракты]

[andrey83ru 368 5 Тракты]

Мамлеева. потихонечку.

[dom1nga 32]

Кинг. Темная башня. На 4й книге. Наконец-то добрался

[tench 45]

Я на пятой)

[hamet 548 11 Тракты]

@dom1nga,@tench, я еще не начинал, но все книги скачал, буду читать то же )

[+A.M.+ 194]

Я сейчас читаю форум.А так.Сидоров Георгий.Хроноэзотерический анализ современной цивилизации.3-ю книгу из 5-ти.Так то ершик для мозгов.Но не советую.

[Bahobaho 2 040 4 Тракты]

Сергей Ковалев

Психотерапия человеческой жизни : основы интегрального нейропрограммирования

 

[александр шумилов 428]

откровение инсайдера

[PA3BPAT 500 7 Тракты]

[rammstein888 76]

Дэвид Геммел - Мечи Дня и Ночи

[АБВГД 315]

viewtopic.php?t=2986813

шЫкарно

особенно про петуха которому гребень приклеивают

прочтите , не пожалеете .

Изменено 22 декабря, 2014 пользователем АБВГД

[iow 1 809 1 Тракты]

Г.В.Ф. Гегель "Феноменология духа"

Хорошая книга.

[iow 1 809 1 Тракты]

, да, одна из тех книг, в которой к концу страницы частенько ловишь себя на мысли, что для лучшего понимания её точно нужно ещё разок перечитать.

[reco 0]

Читаю сейчас отличнейшее фэнтези от Маргаретт Уэйс - Драконы погибшего солнца

[iow 1 809 1 Тракты]

О, хорошая тема всплыла. Не так давно стал вести отчёты в ЖЖ по книгам по аналогии с фильмами, театром и концертами. Вот что накопилось за три месяца:

 

2014, декабрь:

 

Решил возродить раздел, посвящённый литературе. И повод ведь хороший – в декабре прочёл пять книг. В следующем месяце тоже планирую много читать.

 

Джон Стейнбек: О мышах и людях. Может, Фолкнер прав и настоящее искусство провинциально? Сложно найти сюжеты более далёкие от моей реальности, чем те, которых касается Стейнбек, но герои его историй неизбежно вызывают у меня чувство сопереживания. Мне очень нравится этот простой и мудрый писатель. Эту образцовую небольшую повесть можно прочесть вечером перед сном – могу смело рекомендовать даже тем, кто практически не читает книг.

 

Филип Рот: Возмущение. Когда-то этому писателю я дал прозвище Филип-в-Рот. Надо сказать, что и в этом романе он старательно его оправдывает. Рассуждения о минетах и сперме в носке на этот раз, возможно, не стали основным блюдом, но играют здесь роль обязательных атрибутов. Ума не приложу, почему его критики носят на руках? Конечно, временами Рот выдаёт неплохие чисто еврейские шуточки, а некоторые его рассуждения не лишены остроумия, но он такой мелкий, такой...незначительный что ли? Я бы его сравнил с каким-нибудь мэйнстримным молодёжным писателем типа Паланика. Основная тема книги подаётся без намёка на изобретательность, прямым текстом: малейшая оплошность может привести к печальным последствиям. Ну, да, некая череда событий, цепляющихся одно за другое, действительно могут свести нас в могилу, особенно если мы отказываемся проявлять разумную сдержанность, но в рамках «Возмущения» эта идея кажется какой-то насаждённой, пришитой к тексту. На деле перед нами обычный подростковый роман, Сэлинджер в кривом зеркале. Можно даже сказать, что Рот написал роман о взрослении, но с жидовским колоритом. И это, в принципе, не так уж и плохо, пусть у Филипка будет своя ниша, но что именно делает автора столь значимым в рамках истории литературы - я решительно не понимаю.

 

Иэн Макьюэн: Амстердам. Целых ворох идей, облачённых в очень ясный, лёгкий и не лишённый изящества текст. Не случайно роман получил не только Букера, но и российский аналог, впервые вручавшийся за перевод. Мне кажется, что «Амстердам» наделён даже некоторой долей самоиронии: последний авторский финт ушами столь же скучен и неудобоварим, как и финальная часть «Симфонии тысячелетия» одного из двух главных героев книги. В любом случае, опыт важный, и свою следующую ступеньку в прожекте изучения современной литературы я уже нащупал: в январе настанет черёд «Искупления».

 

Дж. М. Кутзее: Жизнь и время Михаэла К. Первый букер Кутзее был присуждён именно за эту книгу. Немного заезженная тема маленького человека неминуемо вызывает ассоциации с Кафкой и ранним Достоевским, но роман Кутзее лишён уникальной атмосферы и психологической глубины произведений классиков. Написано (или переведено?) плохо, на роль серьёзного мыслителя писатель тоже не тянет, но и пустышкой «Жизнь и время...» назвать нельзя. Определённо, некоторая общественная значимость у книги имеется. Я люблю социальную литературу, но считаю, что при этом она должна быть яркой, хлёсткой, убедительной и образной. Пожалуй, Кутзее заслуживает того, чтобы прочесть у него ещё что-нибудь. Надо бы всё-таки с южноафриканцем разобраться.

 

Майкл Каннингем: Часы. Богомерзкий стиль, будто бы сошедший со страниц убогих глянцевых журналов, отталкивает с первых же минут чтения. Дурацкий привкус женского романа быстро приводит нас к удивительному открытию: нет, это даже не безделушка для домохозяек, а гейский эпос! Забавно, но, как и в «Амстердаме», мне удалось здесь разглядеть некоторую авторскую самоиронию: один из героев книги, получивший литературную премию, сетует на то, что дали её не писателю-новатору, а гомику, умирающему от СПИДа. «Остроумие и интеллектуальная глубина, все эти разнообразные проявления гениальности рано или поздно утомляют». Если вам удастся продраться через литературный Содом Каннингема (подавляющее большинство героев его опуса гомосеки и лесбиянки!), то вы можете получить удовольствие от нетривиальной структуры книги, ведь, несмотря на всё сказанное выше, «Часы» - это всё ещё литература.

 

 

 

2015, январь:

 

Ещё один неплохой «книжный месяц». Больше 60 часов ушло на чтение, вернее, на прослушивание, так как я снова вернулся к аудиокнигам. Очень удобно их погружаться в авторские миры по дороге в театр, в антрактах и, конечно, перед сном, когда глаза устали от компьютера и планшета. Январь целиком посвящён литературе XX и XXI веков.

 

Айрис Мёрдок: Море, море. Вот оно – ощущение, что наконец-то столкнулся с большим романом! Интеллектуальная проза после будничной литературной суеты. Медленное погружение в мемуары театрального режиссёра, ушедшего на пенсию, вызывает почти неуловимые ассоциации с темой памяти в фильмах Алена Рене. Удивительно наблюдать за тем, как эта история постепенно разворачивается до почти бергмановского мира отношений между мужчиной и женщинами. Женщинами, надо сказать, непростыми, ведь актрисы – это особая порода. Тем интереснее следить за сюжетом, когда на сцену выходит новый персонаж из совсем другой реальности – простая Хартли, мыслящая совсем другими категориями, не поддающимися рационализации. Уникальность же книге Айрис Мёрдок придаёт не столько психологическая достоверность сколько удивительные и пугающие мистические вкрапления, вырывающие на несколько страниц нас из прагматичного мира стареющего скептика. Совершенно не чувствуешь, что роман написан женщиной. Удивительно цельный текст и, простите мой шовинизм, нехарактерная для слабого пола острота мысли. Чуть позже я выяснил, что писательница преподавала философию в Оксфорде. Это многое объясняет. Другие лауреаты Букера, с которыми я имел дело в последние два месяца, даже издалека не походили на умных авторов. Это первая, но не последняя книга Мёрдок, которую я решил прочитать. По-моему, она этого заслуживает больше, чем великое множество других литераторов второй половины ХХ века, с чьим творчеством я планирую ознакомиться.

 

Иэн Макьюэн: Искупление. Безусловно, британец не лишён писательского мастерства. Структура его романа достойна восхищения. Переход от одного действующего лица к другому погружает нас в индивидуальный образ мышления героев, которые воспринимают происходящее с ними через призму своего уникального опыта и особенностей характера. Любопытно наблюдать за тем, как одна и та же сцена выглядит со стороны разных её участников. Опять-таки, очень показателен пример того, как на наше восприятие одного факта влияют предшествующие ему события. Думаю, Макьюэну удалось передать трагизм нагромождения случайностей лучше, чем Филипу Роту в его «Возмущении», которое я читал в декабре. Другое дело, что после Айрис Мёрдок «Искупление» кажется в психологическом отношении безобразно поверхностным и наивным. Можно ли ставить в вину автору, что он не Достоевский? Почему бы и нет! Пожалуй, это mission complete – не вижу причин, чтобы искать в творчестве этого (в целом, неплохого) писателя мнимые жемчужины.

 

Кадзуо Исигуро: Остаток дня. Невозможно английский роман, написанный японцем. Повествование вращается вокруг вопроса «что такое великий дворецкий?» Безобразно чопорный рассказчик хвалится тем, что груз непредвиденных обстоятельств во время одного из приёмов позволил ему продемонстрировать истинное достоинство. А достоинство - это и есть отличительная черта «джентльмена для джентльменов». Если некий мифический дворецкий прославился тем, что с невозмутимым видом сообщил хозяину на ухо о присутствии тигра в гостиной, а затем тремя выстрелами «устранил проблему», то главный герой рассказывает о своей личной гордости, подразумевая под «грузом непредвиденных обстоятельств» смерть своего отца. Раболепие хуже тирании. Бесконечные рассказы о том, как чистка столового серебра «внесла, возможно, свой вклад в исторический процесс» немного раздражают. Как это было у Хаксли: «Как хорошо, что я бета». Книга посвящена именно этому, хотя автор с таким ярлыком вряд ли бы согласился.

 

Торнтон Уайлдер: Мост короля Людовика Святого. Вернёмся к романам, которые можно одолеть за пару-тройку часов перед сном. Кажется, раньше я никогда не читал Уайлдера. Оказалось, что это весьма и весьма приличный писатель. По-моему, тут удачно соединяется воедино и благородная тематика, и психологизм, и небезынтересные сюжеты. Достойный образец классического стиля. Сама идея хороша: рухнул мост, а вместе с ним пятеро, что подвигло одного особо благочестивого монаха на изучение истории жизни погибших. Есть ли в этом божий промысел? И почему бог выбрал именно этих людей?

 

Жозе Сарамаго: Слепота. Португальский нобелевский лауреат обладает удивительным качеством: он пишет почти жанровую книгу настолько занудным и мёртвым языком, что это даже придаёт ей некоторый вес. «Слепота» кажется без пяти минут философской вещью, хотя на деле - не самая острая социальная фантастика. Автору надо отдать должное, он умеет выбирать интересные сюжеты. Его лучшие творения обладают блестящими синопсисами. Этот не исключение. Роман начинается с внезапной потери зрения одним человеком, объяснить которое специалисты не в силе. Вскоре выясняется, что слепота заразна. И так постепенно, один за другим, слепнут все, кроме одной женщины, которой предстоит своими глазами увидеть, до чего же докатиться человечество, и в каких животных превратятся люди. Главная мысль сводится к одной фразе: «Я думаю, мы не ослепли, а были и остаемся слепыми. Слепыми, которые видят. Слепые, которые, видя, не видят». Стиль у писателя по-настоящему чудовищный! А ещё он смакует каждую «находку». На первых страницах можно встретить десятки раз фразы в духе «ну, посмотрим» или «вот увидите». Раздражают фекально-трахательные подробности. Даже когда Сарамаго пытается не вдаваться в детали, то у него получается что-то типа такого: «Держась за живот, косоглазый мальчик с помощью жены доктора в муках, на пределе терпения, коему тут и пришел конец, спустился по лестнице, и о большем не просите, скажите спасибо, что чудом каким-то продержался так долго, но на последних ступеньках сфинктер отказался сдерживать внутреннее давление, ну и последствия сами можете вообразить». Думал ещё попробовать скандальное «Евангелие от Иисуса», но теперь сомневаюсь. Скачал книгу, открыл файл, зажал ctrl+f, поискал «пенис», «сфинктер» - совпадений нет, но с «блевотиной» это не сработало: «А тебя-то терзали, пожирали? Не только терзали, не только пожирали, но и извергали, как блевотину. Иисус поднялся и вышел». Всё правильно сделал.

 

Эрнест Хемингуэй: Старик и море. Снова возвращаюсь к Хемингуэю. Здесь язык ещё проще, чем в «Прощай, оружие!», совсем нет острот и много повторов. Стоицизм главного героя мне уже кажется даже немного сентиментальным, хотя я до сих пор считаю «Старик и море» достойной повестью для юношества, формирующей мужское мышление.

 

2015, февраль:

 

 

Джонатан Франзен: Поправки. Главный роман XXI века (по общему мнению литературных критиков) выделяется, прежде всего, своими объёмами и грандиозным замыслом: на девяти сотнях страницах Франзен воссоздаёт картину эпохи через жизнь типичной американской семьи среднего класса. Он претендует на универсальность в своих попытках создать психологически выверенные, но распространённые типажи. От толстых романов XIX века писателя отличает обновлённые представления о пределах натурализма в литературе. Тут вы встретите и говорящую какашку-галлюцинацию: «Все перемажу, везде оставлю след. Ух, и вонища будет!» И лысеющего преподавателя, совокупляющегося с кожаным креслом: «…прохладный плюш, соприкасавшийся с его пахом, чуточку напоминал кожу Мелиссы…» Будет затронута и лесбийская тема. Франзен очень редко опускается до откровенной пошлятины, в отличие от какого-нибудь Рота, но физиологические процессы ему интересны не меньше, чем современному прыщавому подростку. Это компенсируется приличным стилем и мастерством большого романиста – не могу предъявить совершенно никаких претензий: американец обладает завидным чувством ритма, манипулирует интересом читателя к историям персонажей, ловко описывает изнанку жизни, не забывая о необходимости создания непреходящего эффекта глубины. При этом, однако, я не испытываю огромного желания выделить ещё 25 часов на другой его роман. Не хочется вталкивать в себя такую литературу насильно. Ловил себя несколько раз на мысли, что преодолеваю «Поправки», а не наслаждаюсь ими, ожидая завершения книги.

 

Энди Уир: Марсианин. Дебютный роман Уира посвящён способам выживания одинокого астронавта на Марсе. Марка Уотни посчитали погибшим, команда улетела обратно на Землю, и теперь он должен проявить чудеса смекалки, ремонтируя технику и занимаясь попутно садоводством, чтобы протянуть как можно дольше, в идеале до прибытия следующей миссии на красную планету. Скверно написанная книга может, однако, похвастаться научной достоверностью и массой задачек, пригодных для увеличения интереса к науке среди подростков. Жена прочла с удовольствием, после чего я ей посоветовал «Непобедимого» Лема. Толком даже не знаю, действительно «Марсианин» плох или просто я давно не брал в руки заведомо простенькие жанровые книги. На ноябрь запланирована экранизация Ридли Скотта с Мэттом Деймоном и Джессикой Честейн.

 

Роберт Хайнлайн: Пасынки вселенной. Попробовал спустя долгие годы вернуться к Хайнлайну. Нужно чем-то компенсировать пинчоновский хаос. Мне почти понравился дебют фантаста. Впечатления от бойкого и остроумного начала немного сглаживаются, приближаясь к банальному завершению приключений людей будущего. В целом же, «Пасынки вселенной» - гораздо более интересная и талантливая вещь по сравнению с «Марсианином». Прекрасная демонстрация того, как люди становятся заложниками шаблонного мышления. Пожалуй, посоветую её своему тринадцатилетнему племяннику.

 

Иоганн Вольфганг Гёте: Страдания юного Вертера. Раньше мне думалось, что именно с этой книги началась современная литература. Сейчас «мой милый друг» Гёте кажется мне немного смешным. Немец помещает читателя в экзальтированный ад. В наше время трудно воспринимать беднягу Вертера всерьёз. Ну, а общественный вред пропаганды неувядающей слезливости трудно переоценить.

 

Томас Пинчон: Радуга тяготения. Не могу вспомнить книгу, которую я читал бы так долго. Новаторский роман загадочного затворника оказал определённое влияние на мои эстетические убеждения. Моё восприятие искусства не будет таким как прежде. Пинчона невозможно проглотить махом. Вполне разумно будет смаковать «Радугу…», отдавая ей по 15 минут в день. А, может, не смаковать, а продираться через бесчисленные бессвязные наркоманские бредни? У меня до сих пор нет чёткого ответа. Я точно не проникся большой любовью к этому писателю. Однако, я удивлён нетривиальным мышлением постмодерниста. На семи с половиной сотнях страниц появляются всплески сюжета, способные удержать внимание на протяжении часа чтения. Или даже двух. Потом всё неизбежно проваливается в туман: вроде, видишь совершенно ясные словосочетания, да и предложения не лишены смысла, хотя иногда сильно растянуты, между ними даже прослеживает очевидная связь, но понять целую страницу целиком порой решительно невозможно! Кто все эти люди? Как они друг с другом связаны? Что здесь вообще происходит? Несколько сотен персонажей переплетены в настолько монструозный узел, что я склоняюсь к идее принципиальной непознаваемости этого текста. Тут стоит поднять очень важный вопрос: а должна ли книга быть понятной и поддаваться однозначной дешифровке? Мой опыт знакомства с Пинчоном ставит под сомнение необходимость твёрдой уверенности в значении сюжетных поворотов. При этом писатель не уходит в чистый абсурдизм и игру слов, здесь есть центральная линия Ракеты, вокруг которой сосредоточена мотивация поступков героев, но она окутана плотной завесой из бэд трипов.

[Ванька 179 2 Тракты]

@iow, как раз читаю сейчас Гёте "Страдания юного Вертера". Декорации, костюмы событий вытканы крайне искусно. Очень мало незначительных и ненужных деталей, всё в рамках жанра.

[Rutger 15 743]

Последние 2 года читаю всего Дина Кунца (уже закончил) и Стивена Кинга (где-то на середине).

[hamet 548 11 Тракты]

Сегодня наконец-то дочитал цикл романов Темная башня Стивена Кинга, очень понравилось, не пожалел потраченного времени, и концовка не подвела, солидарен с автором.

ПРАВДА Еще осталось осилить два рассказа, которые почему-то не вошли в основу романов, но повествуют о приключениях ка-тета Роланда

[iow 1 809 1 Тракты]

2015, март:

 

Кобо Абэ: Женщина в песках. Экранизации Тэсигахары в своё время привела меня в полный восторг, но первоисточником я оказался разочарован. Во всех отношениях средняя книга, сила которой заключается в её развязке, но мне сюжет был хорошо знаком. Похожая ситуация у меня сложилась с «Psycho» Хичкока. Эпохальный триллер был вдохновлён совершенно пустяковой вещью. Вспоминается и немного другой пример: недовольство Бёрджессом надолго преградило мне дорогу к «Заводному апельсину» Кубрика, хотя сейчас этот безусловный шедевр я включаю в свою «сотню лучших». В целом, о «Женщине в песках» крайне сложно что-то сказать, чтобы не скатиться в опасные спойлеры, но результат творческого союза Абэ, Тэсигахары и Такэмицу рекомендую всем и каждому. Герой попадает в типично кафкианскую ситуацию: во время отпуска отправляется в пустынную местность, чтобы найти доселе неизвестное науке насекомое, однако ночёвка в доме у женщины из числа местных заканчивается насильным его удержанием в деревне. Может, одичавшие сельчане потребуют за него выкуп? Зачем он им нужен? Не так всё просто. Дом находится в яме с песчаными стенами, которую еженощно заносит – чем бы вы думали? – песком, бесконечным песком, засыпающим полы, волосы, одежду, еду, заметающим собой всё. Его новая задача и смысл жизни – помогать новой сожительнице, орудуя лопатой, тратя по несколько часов в день на бессмысленное спасение землянки от песчаной угрозы. Это удивительная драма, плотно связанная, как ни странно, с традициями европейского литературного психологизма. С книгой не так всё однозначно.

 

Кобо Абэ: Чужое лицо. В этот раз я решил начать с книги, потом уже попробовал фильм. Пусть тематика японца мне близка (его интересует социально-психологическая проблематика и природа личности), но увлечение Достоевским и Гоголем не делают из Абэ выдающегося писателя. Этой крепкой, вразумительной истории о мужчине с изуродованным лицом и душой не хватает художественной силы. Главный герой циничен, жесток, склонен к типично ницшеанским рассуждениям на вопросы нравственности и готовится, подобно Раскольникову, разрыву с моралью. Коктейль из литературной философии и сухого стиля вызывают ассоциации с январским опытом чтения Сарамаго.

 

Василий Кузищин: История Древнего Востока. Быть может, стоит оставлять комментарии не только о художественной литературе? Это тоже опыт, с другой стороны мне и сказать-то толком нечего. Учебник, выпущенный под редакцией заведующего кафедрой истории древнего мира МГУ, заставил меня немного приуныть: почти 40 часов начитки дают лишь самые общие представления об эпохе! Печально пробегать глазами по диагонали последнюю страницу, осознавая, что толком-то так и не узнал ничего нового. Настороженно поглядываю на другие части трёхтомника. Совково-официальный язык чуть усыпляет, но подкупает серьёзностью. Да и существуют ли какие-то увлекательные и научно достоверные альтернативы для изучения истории Древней Греции и Древнего Рима? Сомневаюсь. Продолжаю изучение античности вместе с Кузищиным.

 

Чарльз Буковски: Макулатура. «Посвящается плохой литературе». «Pulp» (именно так называется роман в оригинале) пародирует бульварную одноразовую литературу, оставаясь в пределах современного мэйнстрима с обязательным душком постмодернизма. Пошленько-смешная легковесная книжка окунает читателя в будни крутого частного детектива, работающего над поисками Луи Фердинанда Селина по заказу сексапильной мисс Смерть. Французский писатель, оказывается, прожил больше ста лет, хотя выглядел на сорок и каким-то образом искусно избегал встречи со своей судьбой, предпочитаю весёлую жизнь бессмысленному могильному холоду. Другого клиента детектив пытается избавить от роковой женщины-инопланетянки, ужасно навязчивой, властной и обольстительной. Параллельно герой занимается ещё парой дел, порождающих бурные потоки чёрного юмора на страницах последнего романа Буковски. Лучшим образом «Макулатуру» характеризует короткий «психоаналитический» отрывок, который я приведу здесь целиком: «В последнем моем сне я лежал под слоном, я не мог пошевелиться, а он вываливал на меня одну из самых больших какашек, какие бывают в природе, и она уже почти упала, но тут мой кот Гамбургер прошел по моей голове и я проснулся. Расскажешь этот сон психиатру, и он сочинит из него что-то ужасное. Раз ты ему столько платишь, он обязан постараться, чтобы тебя стало тяжело на душе. Он скажет тебе, что какашка — это пенис и что ты либо боишься его, либо хочешь его, — словом, какую-нибудь такую ахинею. В действительности же он сам боится или хочет пениса. А это просто сон про большую слоновью какашку, только всего. Иногда вещи именно таковы, какими кажутся, и нечего огород городить. Лучший толкователь сна — тот, кто его видел. А деньги держи в кармане. Или поставь на хорошую лошадь».

 

Оноре де Бальзак: Гобсек. Подлинный шедевр! Потрясающе увлекательный сюжет оттеняет психологически выверенный портрет харизматичного подлеца. Французский классик проявляет завидную ловкость, истинное мастерство этического ориентирования в сумерках нравственного падения. Галерея пугающих картин духовного разложения уравновешивается заслуживающими уважения поступками, далёкими от куцего идеализма, напротив, имеющими много общего с нормой и вечно актуальными ценностями. Стоит ли говорить, что Бальзак - первоклассный моралист, достойный стоять в одном ряду с Достоевским. Оторвитесь от сериалов, есть лучший способ потратить полтора-два часа свободного времени, а именно столько, в среднем, уйдёт на чтение «Гобсека».

 

2015, апрель:

 

Гомер: Илиада

 

По ходу моего знакомства с древнейшим памятником европейской литературы я делал ряд заметок, фиксируя первые поверхностные впечатления. Кажется, сейчас они сформировались в некий относительно цельный текст, который, хочется думать, будет интересен тем, кто хочет заполнить досадный литературный пробел, но не знает с чего начать. Рассказ о древнегреческом поэте следует начинать с трудностей адаптации его творчества на великий и могучий. Поэтически нетривиальный язык Гнедича, снискавшего славу выдающегося переводчика «Илиады», сегодня воспринимается как нечто искусственное. Рёк златоустый поэт свою песнь чудокрылу, токмо люд жалкий чело прикрывает фэйспалмом. Для начала неплохо бы разобраться в греках, их традициях, в организации социальных отношений и тонкостях религиозного мракобесия. После чего приступать непосредственно к содержанию поэмы. И только потом, если останется желание, можно насладиться языком Николая Ивановича. Возможно, стоит «Илиаду» читать дважды - сначала в переводе Вересаева, дающим возможность вникнуть в содержание, а затем уже прибегнуть к заманчивому погружению в цветастые архаизмы. Если дать волю субъективной оценке, то перевод Вересаева лично мне кажется многолучшим по всем параметрам. Желание Гнедича усложнять текст роднит его с александрийскими поэтами. Витиеватые и нарочито причудливые формы играют роль барьера, отделяющего современного читателя от Гомера. Гнедич - ужасный кривляка и не самый надёжный посредник, обращающий на себя излишнее внимание. За Вересаевым не ощущается интерпретатора, как и поэта, он сосредоточен на содержании, заранее расписываясь в неспособности передать непереводимую красоту и поэтику слога великого грека.

 

«Илиада» - это эпическая поэма, являющая собой сплав из исторического и мифологического условно народного контента, лихо закрученного вокруг истории Троянской войны. Есть мнение, что само произведение ничто иное как компиляции песен разных авторов, объединённых одной тематикой. Аргументом против такой позиции является стилистическая и содержательная целостность истории, но нужно иметь в виду, что поэма, так или иначе, впитала в себя множество мифов, сказаний, песен и, что очевидно по уровню её проработанности, являлась далеко не первым литературным опытом греков. Песня – слово не случайное, современники не читали «Илиаду», сидя в уютном кресле, закинув ноги на раба, а слушали на торжественных мероприятиях. Именно поэтому текст содержит множество повторов, нередко следующих один за другим через несколько строк. Это не более чем предохранение потенциального слушателя от ошибок в интерпретации. Именно поэтому текст содержит множество повторов. Ребятам на галёрке тоже должно быть всё слышно и понятно.

 

Собственно говоря, весь экшен начинается из-за того, что типичные мужики-вояки не решили, кто из них круче. Царь Агамемнон, осаждающий Трою, похитил дочь жреца с понятной целью. Жрец слёзно просит её вернуть обратно, но успеха его причитания не возымели. Тогда он обращается за помощью к Аполлону, который лёгким движением руки насылает на ахейцев моровую язву. Да, здесь боги являются действующими лицами, их нескончаемым интрижкам уделено едва ли не больше внимания, чем кровавым разборкам пафосных воинов. Они очень своенравны и обладают неизменно дурными характерами. Поступки капризных и предвзятых небесных созданий зиждутся на личной выгоде. Боги, соревнуясь друг с другом в произволе, творят невесть что! Агамемнон быстро включает заднюю, но взамен берёт себе награду «провокатора» Ахилла, его любимую рабыню. Тот впадает в бешенство и отказывает союзнику в дальнейшей помощи в осаде Трои, тянущейся уже десятый год. Этот парень, известный так же под именем Ахиллес, настоящий суровый герой, один способный нагнать страху на целые армии. Такой поворот событий сказывается на балансе сил. Теперь троянцы во главе с шлемоблещущим Гектором способны оказывать ахейцам активное сопротивление, разумеется, не без помощи бессмертных покровителей во главе с Афродитой, Аресом и Аполлоном. На небесах, однако, находятся и сторонники меднолатных славных героев, осаждающих великую Трою. Из их числа стоит выделить Геру и Афину. Боги, можно сказать, играют людьми в шахматы, но истерят при этом так, будто засаживают последние деньги на рулетке. Они идут на всякие хитрости и шулерские подлости, лишь бы помочь своим любимчикам. В это время на земле разворачиваются сцены достойные стоять в одном ряду с лучшими эпизодами из голливудских блокбастеров. Воины устраивают страшные сражения, издалека метая друг в друга пики. Попадают при этом с высокой частотой то под сосок, то втыкают в тело над соском, а иногда копьё застревает между сосками. Такой вот ориентир, настоящий парад сосков. Гомер и переводчик совершенно не стесняются в описании ужастиков:

 

Так он сказал и метнул. И Афина направила пику

В нос недалеко от глаза. И, белые зубы разбивши,

Несокрушимая пика язык ему в корне отсекла

И, острием пролетевши насквозь, замерла в подбородке.

 

По сути, «Илиада» - это экспрессивный боевик, в котором, с одной стороны, смакуются сражения, с другой же сюжет углубляется в описание подличанья богов и их протеже. Форма, конечно, современному читателю не очень привычная. Во-первых, «Илиада» написана гекзаметром. Подробно рассказывать об особенностях такого рода стихосложения вряд ли стоит, но с таким ритмом можно быстро сжиться и от него легко получать удовольствие. Эпичный слог и дикие эпитеты создают особую уникальную атмосферу. Не знаю, можно ли к этому подготовить читателя, но со временем я проникся нездоровой любовью к гомеровским прилагательным. У него на сцену выходят «коннодоспешные мужи». Это же оригинально, не находите? Богиня Гера непременно «волоокая», а кони (вдумайтесь в это!) «однокопытные». Чёрт побери, да тут попахивает необузданным авангардом! Ещё следует быть терпеливым к некоторому однообразию в экшен-сценах. Весомую часть поэмы занимают однотипные стычки. Кинув во врага пику, один из героев бежит к трупу, чтобы поскорее снять с того доспехи, но падает (непременно в пыль), отмщённый рукой приятеля погибшего воина. Удивителен и другой шаблон: что ахейцы, что троянцы любят хвастаться сразу после успешной попытки убийства, огорчая тем самым кого-то из противников, и - всё верно! - в назидании протыкаются пикой иль стрелой медноострой взволновавшимся врагом. За этой суетой иногда проглядывает потрясающий геройский пафос, духоподъёмный и сугубо мужской характер повествования. Благородство и честь яростно приветствуются поэтом, несмотря на то, что ряд героев и особенно боги поступают частенько не очень-то красиво. Здесь нет резко отрицательных персонажей, но большая часть действующих лиц наделена какими-то пороками или негативными чертами. Особо удивителен образ Ахиллеса. В одном из эпизодов воин молит бесчувственного Ахилла о пощаде, Ахилла продавшего когда-то его самого в рабства и погубившего его родного брата. Он не знает, что бросаться к таким людям в ноги бесполезно.

 

Мертвого за ногу взявши, в реку Ахиллес его бросил,

И, над ним издеваясь, пернатые речи вещал он:

"Там ты лежи, между рыбами! Жадные рыбы вкруг язвы

Кровь у тебя нерадиво оближут! Не матерь на ложе

Тело твое, чтоб оплакать, положит; но Ксанф быстротечный

Бурной волной унесет в беспредельное лоно морское.

Рыба, играя меж волн, на поверхность чернеющей зыби

Рыба всплывет, чтоб насытиться белым царевича телом.

Так погибайте, трояне, пока не разрушим мы Трои,

Вы - убегая из битвы, а я - убивая бегущих!.."

 

Поэт не предвзят и открыто сочувствует обеим противоборствующим сторонам, что особенно важно, учитывая отсутствие в «Илиаде» главного действующего лица. Гомеру не чужда и минутная сентиментальность: например, в эпизоде беседы Гектора с женой и сыном особо чувственные натуры смахнут скупую мужскую слезу. Финал же по-настоящему воодушевляет! История противостояния героев хороша, особенно до тех пор, пока у читателя не начинают заплетаться ноги от блуждания по территории контекстной мифологии. Сбиться с ритма можно и на поле битвы. Однако, в целом, гомеровский эпос производит впечатление удивительно цельного и глубоко нравственного произведения. Пусть современного читателя отделяют от Гомера почти три тысячелетия, но его поэма не потеряла своей художественной красоты и вечной актуальности. Не отказывайте себе в удовольствии от знакомства с «Илиадой».

 

Гомер: Илиада. [текст-мотиватор постом выше]

 

Иосиф Тронский: История античной литературы. Непреодолимая тяга к всеохватывающим учебникам объясняется просто - это самый очевидный плацдарм для изучения частностей. Товарищ Тронский (настоящая его фамилия, что достаточно забавно, Троцкий) свои сомнительные оценочные суждения подкрепляет незыблемым авторитетом закавыченного марксэнгельса. Впрочем, это не мешает в общих чертах что-то уяснить, выписав некоторые имена, с которыми следовало бы ознакомиться более тщательно.

 

Гюнтер Грасс: Кошки-мышки. Скончавшийся 13-го апреля этого года Гюнтер Грасс был первым из числа послевоенных немецких писателей добившихся международного признания. «Кошки-мышки» входят в так называемую Данцигскую трилогию, известную, прежде всего, романом «Жестяной барабан», по которому, между прочим, был снят прекрасный фильм. Новелла эта, однако, заметно уступает лучшей книге Грасса, книге полной ярких фантазий и находчивого абсурдизма вкупе с исторической актуальностью. Весь общественный резонанс этой непритязательной вещи основывается на сцене онанизма и съёмках в экранизации сыновей будущего канцлера. Узнав об этом из Википедии через неделю после прочтения, не смог вспомнить, где же именно затесалась мастурбация? Ну, и дела! А вообще, не густо для истории литературы, требовательной, хочется так думать, и к художественным достоинствам произведения.

 

Эсхил: Просительницы. Отец трагедии рисует своих героев в самых общих чертах, отдавая ключевую роль хору. Место характеров занимают типажи. История просительниц обрывается на самом интересном моменте - сохранилась лишь первая из трёх пьес, объединённых общим сюжетом. Стоит признать эту вещь важным памятником эпохи, но поставить самостоятельную художественная ценность под сомнение. Ужасно похоже на готовое оперное либретто! В этом нет ничего удивительного, если знать историю возникновения жанра. Однако, скажите, часто ли вам приходится читать либретто в отрыве от музыки и пения? То-то и оно.

 

Эсхил: Персы. Отказываюсь всерьёз воспринимать раннего Эсхила. Натурально объедки с гомеровского стола. Прикладной характер пьесы делает её совершенно бессмысленной для чтения, это скорее кантата нежели драма. Под конец нестерпимо хочется вопить, причитать и рвать на себе одежды.

 

2015, май:

 

Оноре де Бальзак: Отец Горио. Главный герой, Эжен де Растиньяк находится на перепутье: ему хочется проникнуть в высшие слои парижского общества, где за внешним блеском скрываются самые низменные пороки, и вместе с тем остаться верным своим идеалам, не теряя человечность. Молодой человек слышит мудрый совет: «Чем хладнокровнее вы будете рассчитывать, тем дальше вы пойдете. Наносите удары беспощадно, и перед вами будут трепетать. Смотрите на мужчин и женщин, как на почтовых лошадей, гоните не жалея, пусть мрут на каждой станции, — и вы достигнете предела в осуществлении своих желаний». Не лишён особого колорита и Вотрен, настоящий преступник ницшеанского сорта, метящий в наставники к юноше. С другой же стороны, перед глазами у него есть потрясающий пример папаши Горио, страдающего болезненной безответной любовью к дочерям, готового идти на любые жертвы ради их счастья. Безусловно, «Отец Горио» - один из лучших образцов катастрофы нравов в истории мировой литературы. Безжалостная и притягательная книга, способная утянуть в себя читателя словно зыбучие пески.

 

Джон Фаулз: Башня из чёрного дерева. Заурядный «Коллекционер» лишил меня твёрдой уверенности в необходимости личного знакомства с «Волхвом». «Башня из чёрного дерева», можно сказать, компромиссный выбор. Автор сам называет эту повесть реалистичной версией «Волхва». До чего же, скажу я вам, сложно после Бальзака спускаться к откровенным посредственностям. Не то, чтобы Фаулз был как-то особенно глуп или плохо писал, нет, просто его отличает от великих желеобразное мышление, общая идейная невнятность. «Башня из чёрного дерева» полна вялых рассуждений об искусстве и незамысловатых демонстраций очевидных сложностей во взаимоотношениях между людьми. Наверное, после «Отца Горио» многие сочинения современных писателей покажутся заурядными, но возвращаться снова к Фаулзу пока точно не буду.

 

Харпер Ли: Убить пересмешника. Добротная детская книга, сочетающая в себе воспитательную и развлекательную функции. Центральная тема, расовые предрассудки южан, подаётся несколько плоско и прямолинейно, но ведь эта история рассказана ребёнком, не так ли? Все негры, простите, в белом, а главный положительный персонаж обожествляется и предстаёт перед нами в виде заокеанной версии Христа. Конечно, это спекуляция и пропаганда, но, я почти уверен в этом, весьма эффективная, что, само по себе, не может не восхищать - не стоит забывать, что роман изучают в большинстве американских школ. По нему был снят очень хороший фильм, получивший три Оскара. В тот наградной сезон доминировал «Лоуренс Аравийский», что, однако, нисколько не умаляет достоинств творческой вершины Роберта Маллигана – это настоящая американская классика.

 

Владимир Сорокин: Метель. Сорокин в душе фантаст. Он ловко рисует миры будущего, монументальность которых лишь угадывается по ненавязчивым деталям, отличающим нашу реальность от изобретательного вымысла. От классиков научной фантастики его дистанцирует мастерство владения языком и понимание сути художественной литературы. Очень тонкая стилизация в «Метели» почти не подвержена приступам внезапного нашпиго червием. Писатель ограничивается лишь лёгкой контекстной матершиной. Соблюдается эталонный баланс, достойный помещения в палату мер и весов. Когда Сорокин не пытается удивить читателя контрастом между языком XIX века и шок-контентом, у него рождаются полные скрытого символизма почти философские вещи в лучших традициях русского романа. Наверное, «Метель» - это самое значительное произведения, вышедшее из-под пера Владимира Георгиевича.

 

Владимир Сорокин: Сахарный Кремль. На волне успеха «Дня опричника» был написан сборник рассказов, действие которых разворачивается в той же вселенной. Здесь правит бал нескрываемая вторичность, только усугубившаяся в «Теллурии». Сборник поражён болезнью излишества, чем и пестрит добрая половина новелл. Переход от радикального натурализма, характерного для раннего периода творчества постмодерниста, к натурализму монотонно-зевотному расширяет круг читателей, но лишает сцены насилия и совокупления какого-либо смысла. Замечу, что если убрать из книги редкие «какашки», то останется одна лишь претенциозная серость.

 

Эсхил: Семеро из Фив. Структура этой трагедии отличается гораздо более стройной формой по сравнению с «Просительницами» и «Персами». Незабываем эпизод с назначением семи защитников для семи ворот города, а вот очередной затянутый плачь – ядрёная античная дичь. «И плача два, и трупа два, горе двойное – вот оно!» Очень любопытно, как же это игралось во времена самого Эсхила, и как такой изощрённый авангардный сентиментализм можно было бы перенести на сцену в наши дни? Изящно разрешается финал с участием Антигоны, история приобретает законченный вид, чтобы потом отразиться эхом в знаменитой пьесе Софокла.

 

Эсхил: Прометей прикованный. Эта трагедия Эсхила обладает значительным литературным весом, в отличие от ранних его работ. Она очень цельная, отличается сюжетной ясностью и резким фокусом на личностных особенностях главного героя. Здесь впервые у автора появляются хлёсткие развёрнутые мысли, приближающие его к Гомеру. К сожалению, «Прометей прикованный» - это лишь первая и единственная сохранившаяся пьеса тетралогии, посвящённой древнему титану. Сделаю предположение, что структура древнегреческой трагедии приравнивает части цикла к современным актам одной пьесы. Изобилие отсылок к последующим событиям не позволяют наделить их исключительно познавательной функцией. Прояснить это лучше сможет знакомство с «Орестеей», все три трагедии цикла которой сохранились целиком, но об этом подробнее в июньских итогах.

[Ванька 179 2 Тракты]

Браво, Вадим!

 

Потрясает твоя весенняя трилогия. Сколько всего...

Читаю "Тёмные Аллеи" Бунина уже месяц как. Вздыхаю, да сентименталю после каждого рассказа. Особенно, конечно, ужасают одноимённые "Тёмные Аллеи".

[iow 1 809 1 Тракты]

Браво, Вадим!

 

Потрясает твоя весенняя трилогия. Сколько всего...

Читаю "Тёмные Аллеи" Бунина уже месяц как. Вздыхаю, да сентименталю после каждого рассказа. Особенно, конечно, ужасают одноимённые "Тёмные Аллеи".

Лето обещает быть ещё более жарким: "Одиссея", Софокл, Еврипид, это не считая традиционных современных авторов. Плюс начну читать переведённые тома Кембриджской истории древнего мира.

[Ванька 179 2 Тракты]

@iow, у тебя эти книги на электронном носителе или есть в архаичном переплёте?) Очень заинтересовал Кобо Абэ.

[SharapoFF 4 602]

Как раз по теме форума:

http://ivansokolovsky.com/brams-kak-myaso-ubityh-zhivotnyh-anton-batagov-v-poiskah-absolyutnoj-realnosti-aprel-2002.html

[iow 1 809 1 Тракты]

@iow, у тебя эти книги на электронном носителе или есть в архаичном переплёте?) Очень заинтересовал Кобо Абэ.

Я лет 15 уже являюсь убеждённым сторонником электронных книг. Часть слушаю в аудио, например, по дороге в театр или на тренировку, часть читаю с планшета. Кобо Абэ можно попробовать, но можно ограничиться экранизациями Тэсигахары. "Женщина в песках", например, один из самых любимых фильмов Тарковского.

Изменено 12 июня, 2015 пользователем iow